|
Гостиная санатория была переполнена, как всегда;
все сидели тихо и ждали здоровья.
Друг с другом не разговаривали, так как каждый
боялся услышать от другого историю его болезни — или сомнения в правильности
лечения.
Было несказанно грустно и скучно, и пошлые немецкие
изречения, написанные черными блестящими буквами на белом картоне,
действовали как рвотное...
У стола, напротив меня, сидел маленький мальчик;
я беспрестанно смотрел на него, так как иначе мне пришлось бы держать
голову в еще более неудобном положении.
Безвкусно одетый, он своим низким лбом производил
впечатление чрезвычайно тупого существа. На его бархатные рукава и
на штанишки мать прилепила белое кружево...
Всех нас обременяло время, — высасывало, как полип.
Я не удивился бы, если бы все эти люди, как один
человек, вдруг, без всякого так называемого повода, вскочили бы с
бешеным воем и разбили бы в ярости столы, окна и лампы.
Почему я сам так не действовал, мне было, собственно
говоря, непонятно; вероятно я не делал этого из страха, что остальные
не сделают одновременно того же и мне придется со стыдом сесть на
место.
Потом я опять увидел белое кружево и почувствовал,
что скука стала еще мучительнее и давящее; у меня было такое чувство,
словно я во рту держу большой серый резиновый шар, становящийся все
больше и врастающий мне в мозг...
В такие моменты пустоты, как это ни странно, всякая
мысль о какой-нибудь перемене — отвратительна...
Мальчик укладывал рядами домино в коробку и в лихорадочном
страхе вынимал их оттуда, чтобы сложить их иначе. — Дело было в том,
что не оставалось ни одной штучки, а коробка не была полна, — как
он надеялся, — до краев недоставало еще целого ряда...
Наконец, он стремительно схватил мать за руку,
в диком отчаянии указал ей на это отсутствие симметрии и произнес
только слова: "Мама, мама!" Мать, только что говорившая с соседкой
о прислуге и тому подобных серьезных вещах, трогающих женское сердце,
посмотрела тусклыми глазами — словно игрушечная лошадь, на коробку...
"Положи их поперек", — сказала она.
В лице ребенка вспыхнул луч надежды, — и снова
с жадной медлительностью он принялся за работу.
Опять прошла вечность.
Рядом со мной зашуршала газета.
Опять мне на глаза попались изречения — и я почувствовал,
что близок к сумасшествию...
Вот теперь... Теперь... чувство пришло откуда-то
извне, ринулось на меня, как палач.
Я уставился на мальчика, — от него оно переходило
ко мне.
Коробка была теперь полна, но одна штука оказалась
лишней.
Мальчик чуть не сорвал мать со стула. — Она уже
опять успела поговорить о прислугах, встала и сказала:
"Пойдем теперь спать, ты достаточно поиграл".
Мальчик не издал ни звука, — он только безумными
глазами смотрел вокруг себя... наибольшее отчаяние, какое я когда-либо
видел.
Я извивался в своем кресле и судорожно сжимал руки,
— оно заразило меня.
Они оба вышли, и я увидел, что на улице дождь...
— Сколько времени я просидел, не помню... — Я грустил о всех тусклых
происшествиях в моей жизни, — они смотрели друг на друга черными глазами
домино, словно искали что-то неопределенное, а я хотел уложить их
рядами в зеленый гроб... но каждый раз их оказывалось или слишком
много, или слишком мало...
Вернуться к списку
литературы
|