Из книги "Жизнь без смокинга"
Я - поклонник солнца в ресторанчиках под открытым небом,
любитель глотка луны, отраженной в мокрой мостовой, я шагаю прямо и
ровно, в то время как моя жена дома, хотя и трезвая, совершает неверные
движения и пошатывается, шутливое толкование Гераклитова "Panta
rhei" переливается у меня в горле, и любая пивная на свете видится
мне скопищем оленей, сцепленных между собой рогами беседы, выведенное
крупными буквами memento mori! , сквозящее во всех вещах и людских судьбах,
вновь и вновь дает повод выпить sub specie aeternitatis , так что я
- догматик в жидком состоянии, теория тростника и дуба - моя движущая
сила, я - испуганный человеческий вскрик, который снежинкой падает на
землю, я вечно спешу, для того чтобы два-три часа в день бездеятельно
и деятельно мечтать, ибо я хорошо сознаю, что человеческая жизнь течет
так же, как тасуется колода карт, что лучше меня кто-нибудь выстирал
бы или обронил вместе с носовым платком, иногда кажется, будто я предвкушаю,
что на меня вот-вот свалится миллион, хотя я отлично понимаю, что в
конце концов мне выпадет смеющийся ноль, что весь этот хоровод начался
с капельки семени и закончится потрескиванием огня, после такого прекрасного
начала - столь прекрасный конец, и в миловидном обличье жизни ты ласкаешь
кумушку Смерть; я поливаю цветы, когда идет дождь, в душном июле волоку
за собой декабрьские санки, в жаркие летние дни, желая обрести прохладу,
я пропиваю деньги, которые отложил на покупку угля, чтобы согреваться
зимой, я то и дело замираю в страхе от того, что людей не страшит, как
коротка жизнь и как мало времени отпущено им на запои и безумства, пока
же хватает времени, я воспринимаю утреннее похмелье как полезный опыт,
как высшую ценность поэтической травмы с признаками пищевой несовместимости,
которую нужно смаковать как святой приступ желчекаменной болезни, я
- раскидистое дерево с переплетенными ветвями счастливых и несчастных
случаев, полное внимательных и улыбчивых глаз, которые всегда пребывают
в состоянии влюбленности, какое это наслаждение - молодые побеги на
старом стволе и смех свежераспустившейся листвы, мой климат - переменчивая
апрельская погода залитая скатерть - вот мое знамя, в его колышущейся
тени я переживаю не только радостную эйфорию, но и оползень возвращения
к жизни, тупую боль в затылке и страшную дрожь в руках, я собственными
зубами извлекаю из ладоней осколки и остатки вчерашней бурной ночи и
каждое утро удивляюсь, как это я еще не умер, я все время ожидаю, что
загнусь раньше, чем успею всласть побезумствовать, я не мню себя четками,
я лишь звено в разорванной цепочке смеха, хрупкая поросль ясеня дает
силу моему буйному воображению, во мне что-то выхолощено - нечто такое,
что одновременно существует и при этом откатывается в прошлое, дабы
оно, описав дугу, катапультировалось в будущее, которое опять-таки вечно
отодвигается от моих жадных губ и глаз, отчего они косят, будто перед
глыбой слоистого исландского известняка, сегодня есть вчера, но прежде
всего послезавтра, поэтому я - творец поспешных всеобъемлющих выводов,
дегустатор расплесканного пространства; склероз, маразм, как и детский
щебет, я считаю источником вполне вероятных открытий, игривостью и игрой
я обращаю юдоль слез в смех, я зачаровываю действительность, и она всякий
раз дает мне знак, я - робкая косуля на поляне дерзких мечтаний, я -
колокол, треснувший под ударами молниями ожиданий, объективной реальности
и общественных наук, я - гений разрушения, браконьер в угодьях речи,
лесничий несерьезного вдохновения, сторож на поле анонимных анекдотов,
убийца благих намерений, инспектор рыбнадзора у темных омутов спонтанности,
герой здравомыслящего безрассудства, опередивший свое время опрометчивый
крестоносец параллелей и меридианов, желающий откусить от ломтя хлеба,
намазанного маслом бесконечности, и отхлебнуть из поллитровой кружки
сливок вечности, причем немедленно; в неверном толковании Христовых
слов я нахожу особую прелесть апостольских посланий, меня украшает ледяная
крошка по берегам замерзшей реки, о которую легко пораниться, я - депрессия,
хандра и тоска, моя готовность пробивать лбом стену - это попытка, откладываемая
со дня на день; можно ли жить иначе, чем я жил до сих пор, я - неврастеник
с отменным здоровьем, который страдает лишь бессонницей и спит крепко
только в трамвае, позволяя ему увезти себя на конечную остановку, я
- великое настоящее скромных ожиданий и ожидаемых великих крахов и поражений,
на краю причудливого небосклона передо мной мерцают новые горизонты
маленьких провокаций и минискандалов, поэтому я - клоун, мультипликатор,
рассказчик и домашний учитель точно так же, как непревзойденный сочинитель
доносов на самого себя и писем с угрозами в свой же адрес, ничтожные
известия я считаю достойными стать преамбулой к моему уставу, который
я то и дело меняю и никогда не могу окончить, в наброске едва обозначенной
тени я нахожу проект гигантского сооружения, хотя это всего лишь уже
давно исчезнувшая детская могилка, я - стареющий человек, несущий под
сердцем свою молодость, мои жесты и язык - это переменчивая грамматика
моего собственного жаргона, свежая отбивная и кружка холодного пива
спустя полчаса доказывают мне, что материя транссубстанциализется в
хорошее настроение, дешевая метаморфоза для меня - первейшее из чудес
в мире, а рука на плече друга - это ручка от дверей к блаженству, где
каждый предмет любви есть средоточие райских кущей, каннибализм - это
путь по бесплодной пустыне без священников и школьных аттестатов, грустные
глаза коров, любопытно выпученные поверх бортов грузовых машин, - это
и мои глаза, молодая телочка, которую ждут мясники со сверкающими ножами,
- это я сам, синичка с вывернутыми крыльями, утонувшая морозным вечером
в ведре с ледяной водой, - это тоже я, и огонь, в который возвращаются
верные осы, чтобы сгореть вместе с прочими в пылающем гнезде, дает мне
весьма точное представление о горящих сотах с медом, приготовленным
лишь для меня; итак, я - член-корреспондент Академии пабителей, студент
кафедры эйфории, мой бог - Дионис, прекрасный и вечно пьяный юноша,
веселость в человеческом образе, мой духовный отец - ироничный Сократ,
который терпеливо ведет разговор со всяким, чтобы посредством языка
и за язык подвести его к самому порогу неведения, мой возлюбленный сын
- Ярослав Гашек, первооткрыватель рассказов из пивной, гениальный самородок
и сочинитель, который, очеловечив прозаический небосвод, предоставил
писать другим. Немигающими глазами я вглядываюсь в синие зрачки этой
Святой Троицы, так и не достигая вершин пустоты, упоения без алкоголя,
просвещенности без знания, я - обескровленный смехом бык, чей мозг кто-то
поедает ложечкой, словно мороженое.
Официант, у вас найдется для меня еще один гуляш?
P.S.
Анализируя этот текст, который я написал за пять часов во время случайных
перерывов между рубкой дров и кошением травы, текст, в котором ощущается
замедленный пульс вертикально опускающегося топора и горизонтально режущей
австрийской пилы, я должен отделить фразы, явившиеся суммой моего внутреннего
опыта, от почерпнутых мною из книг. Я обязан назвать авторов изречений,
которые с тех пор, когда я впервые прочел их, так очаровывают меня,
что я жалею, что не придумал их сам. "Я не мню себя четками, я
лишь звено в разорванной цепочке..." - это перевернутая вариация
изречения Ницше "Я не звено цепи, но сама цепь". "Каждый
предмет любви есть средоточие райских кущей" - точная цитата из
Новалиса, тогда как "Дионис, веселость в человеческом образе"
- из Гердера. Это все.
Источник: "Иностранная
литература" №4, 2001